— Мне, Тенгизхан, мне бороду отрезали позора ради и с тем позорно из города прогнали… — уткнулся лбом в землю китаец и слезливо захныкал.
— Что с караваном? — повторил вопрос ведун.
— К нему я мыслил вернуться, дабы…
— Что с караваном?!
— Наместник Отрара, Гайр-xaн Йиналчук, да падет небо на его голову… Этот бесчестный гнус умертвил караванщиков, что с товарами твоими шли за степь, умертвил всех до единого, а добро себе присвоил и… и… — Что говорить дальше, несчастный не знал и притих.
Небо обрушилось не на подлого правителя Отрара, оно рухнуло на Олега. Он спешился — но идти было некуда. Посмотрел вправо — и увидел десятки глаз столпившихся горожан. Посмотрел вперед — там сверлили его зрачками нукеры, позади, на лестнице, стояли Роксалана и Любовод, слева…
Середин повернул влево, подошел к скалистому склону холодной мертвой горы и полез на нее, выше и выше. Забирался Олег не останавливаясь, час за часом, пока склон не оборвался и он не оказался на вершине, заиндевелой и пустой. Только здесь он ощутил, что наконец-то остался один, расстегнул пояс, кинул у ног, сел, глядя на далекую серую полоску вольной степи.
Один.
Душа сжалась и окаменела, и вместе с нею окаменел он. Ему ничего больше не хотелось. Ни есть, ни пить, ни двигаться. Ему не нужно было это небо, эта земля, звезды и солнце. Не нужно ни прошлое, ни будущее.
Зачем?
Этому не с кем радоваться, это некому показать, не с кем поговорить. Весь этот мир — бессмыслица, если его некому подарить, не с кем разделить эти степи, воды, небо. Есть они или нет — все равно.
Теперь все равно.
Олег не заметил, как солнце ушло за горизонт и небо оскалилось холодными колючими звездами. Не заметил, как оно снова засветилось. Время исчезло, как исчезла жизнь, исчез самый смысл жизни.
День, ночь… Какая разница? Ночь, день…
Внизу, под горой, становилось все больше юрт и лошадей, сотни и тысячи людей глядели на него снизу, он физически ощущал их призыв и их недоумение — но шевелиться не хотелось. Хотелось слиться с камнями, воздухом, снегом. Раствориться в них и исчезнуть. Навсегда. И пусть другие дышат им, строят из него, ходят по нему, пьют его. Пусть хоть они будут счастливы…
Эта мысль заставила ведуна дрогнуть.
Все хотят счастья. Но не все его достойны.
Олег положил руку на пояс с оружием и поднес его к глазам. Потом выпрямился, опоясался и стал спускаться.
Его возвращение было видно издалека, а потому у подножия горы собралась многотысячная толпа, вперед пробились старейшины, подбежала Роксалана.
— Именем Господа нашего, Иисуса Христа!.. — начал Олег.
— Ты с ума сошел! — подскочив ближе, зашипела в ухо воительница. — Какой Христос? Тут одни язычники, не слышал про него никто…
— Плевать, — холодно отрезал Середин и громко продолжил: — Пришел ко мне посланник Бога всемогущего, святой епископ, и именем Бога повелел мне покарать всех уродов и преступников, оставив землю лишь честным и справедливым. Епископ сказал, что Иисус Христос отдает всю землю от моря и до моря вам и только вам! Седлайте коней! Мы выступаем.
Монголы взревели с такой радостью, что разобрать отдельные слова было невозможно, кинулись врассыпную. К своим скакунам.
— Зря ты, Олежка, про христианство начал плести. Не к месту оно тут как-то получается. И вообще нехорошо.
— Трудно с язычниками, — хмуро ответил Середин. — Не разобраться в их идолах. Другое дело — христианство. Бог один, одна воля, один закон. Как сказал, так никаких сомнений.
— Олежка… Мне очень жаль. Если бы я знала…
— Чабык! — прошел мимо нее ведун. — В комнате рядом с моими покоями стоят стянутые железными обручами котлы. Прикажи забрать их, навьючить на лошадей. Будьте осторожны, при резком ударе они могут убить всех вокруг. Судибей, собирай обоз с воинскими припасами. Как будешь готов, иди за нами, на Отрар. Мы пока пойдем налегке. Быстрее, во имя Господа, великого и всемогущего! Быстрее.
Отрар был выстроен, как большой прямоугольник со сторонами по двести саженей в длину и тремя воротами. Под четвертой стеной, вдоль берега Сырдарьи, тянулись причалы. Вода плескалась вокруг всего города, образуя ров в десять саженей шириной. Но вот стены, сложенные из мелкого сырого кирпича, оказались совсем невысокими, всего в три человеческих роста.
— Чабык! — спешившись, подозвал верного воина Олег. — Вы знаете, что делать… Только в первую очередь выстави перед воротами отряды по пять сотен нукеров! Как бы горожане не захотели нам помешать. Нельзя позволить им вылазки.
— Все будет сделано, Тенгизхан, — пообещал кочевник. — Ты можешь отдохнуть. Ты совсем не спишь!
— Нет, — отрезал ведун. — Я хочу это видеть.
Кочевники разошлись по окрестностям, вырубая сады. Посекли кустарник вдоль реки, увязывая ветки в толстые пучки, поломали изгороди, спасавшие огороды горожан от скота, мелкие хибарки, где хранился нехитрый скарб земледельцев. Найденные корзины забивали землей. Через несколько часов, собрав к лагерю получившиеся фашины, глину и прочий мусор, воины дружно побежали ко рву, сбросили свой груз и ринулись за другим. На стенах заметались стражники. Первый заход, второй, третий… Если первые фашины еще плавали, то по мере их накопления, сваленные одна на другую, они образовали уже довольно плотный мост. И он поднимался на глазах.
Сперва вниз со стен полетели факелы. Но влажные ветки, увязанные в пучки, не занимались. Потом появились и лучники — но кочевники взялись за щиты и, прикрываясь, продолжили работу. К сумеркам связки и корзины поднялись до уровня берега, и нукеры пробегали по ним, чтобы бросить груз под самую стену.